Первый эйдос - Страница 27

В ручках у Тухломона возник блокнотик, а в блокнотике понятный одному комиссионеру знак. Возиться с этим новеньким сейчас времени нет. Но он займется им на днях, непременно. Узнает из миллионов, найдет не только в Москве, но и на Чукотке, и в песках пустыни Гоби. Явится, когда уныние станет предельным, а способность к сопротивлению минимальной. И тогда эйдос сам, как спелая груша, упадет к нему в потную ладошку. Только и надо будет, что топнуть ногой. Вот он – высший пилотаж! Пусть глупые суккубы вкалывают, выполняя черновую работу.

Поднявшись в город, Тухломон осмотрелся. На площади у Белорусского вокзала была обычная толчея. В несколько рядов закручивались машины. Суета киосков. Запах пирожков. Движение бесконечных людских потоков. Тухломон даже не попытался посмотреть на часы. Он и без часов знал, что ровно через две минуты вот у этого киоска с газетами и журналами, где продавщица Зина Тюфтяева тоскливо зевает, демонстрируя миру золотые коронки, появится добыча. Человек, волю которого он упорно расшатывал, как гнилой зуб. Короткие, не стоящие времени вылазки, несколько пустых снов, несколько случайных встреч, несколько вздорных искушений – и вот сегодня должна быть поставлена точка.

Неожиданно рядом притормозил невзрачный микроавтобус с заезженным: «Помой меня! Я чешусь!» на грязном заднем стекле. Дверца отъехала. Высунувшаяся рука сгребла Тухломона и дернула так, что ноги, потеряв опору, вильнули в воздухе. «Ой-йооо!» – только и успел хрюкнуть комиссионер. Микроавтобус резко тронулся с места и исчез, чудесным образом протолкавшись сквозь глухую пробку у вокзала.

Продавщица Зина Тюфтяева, единственная свидетельница этого события, издала горлом невнятный звук. Ей почудилось, что схватившая мужчину рука была невообразимой длины. Метра три, должно быть, не меньше. Долго стояла Зина, глазея в пустоту, и стояла бы втрое дольше, если бы неловкий прохожий не смахнул на асфальт иллюстрированный журнал. Тут только Зина очнулась и сердито закричала на него. Зевать, считать сдачу и ругаться – были три привычных ее состояния. Удивление в список эмоций не входило и по этой причине давно было исключено из эмоционального прайса.

* * *

Голову Тухломона так сильно вжали в пол микроавтобуса, что комиссионер видел немногим меньше, чем ничего. Тухломошу такой расклад не устраивал. Он заставил глаза вмяться и переползти на затылок. Сделав это, он обнаружил, что шею ему бесцеремонно сдавливает сапог. Хозяин сапога – молодой страж мрака с коротким ножевым шрамом на подбородке – со скучающим видом глазел в окно микроавтобуса. У него было стерильное и гладкое лицо убийцы. Тухломон славился особым чутьем на лица. Он сразу понял, что перед ним «мальчик Лигула» из личной охраны начальника Канцелярии. Карлик любил такие лишенные интеллекта типажи. Поняв, что стража послал Лигул, Тухломон испытал облегчение. Его пластилиновая душонка запела соловьем и закудахтала курочкой.

Тухломон поразмыслил и, переправив на затылок рот, чтобы он оказался рядом с глазами, произнес:

– Очень извиняюсь, командир! Сапожок, не ровен час, испачкаете! Пластилинчик у меня уж больно липкий. Ежели позволите, я вам язычком ототру.

Услышав голос, страж наклонился.

– Заткнись! К тебе никто пока не обращался! – процедил он.

Сосулька дарха угрожающе качнулась на цепи. Опытный Тухломоша определил, что дарх полон примерно на четверть. «Не особо важная персона!» – оценил комиссионер с затаенной снисходительностью бывалой шестерки.

– Отпусти его, Мурза! – внезапно приказал бойкий голос.

«Мальчик Лигула» неохотно убрал сапог. Тухломон немедленно вскочил и принялся выправлять помятую голову.

– Ахти-кудахти, дружочки мои, что ж это деется! На главную роль в телесериале хотел пробоваться, и вот опять: урод уродом! – причитал он, зорко и незаметно осматриваясь.

Страж, сидящий за рулем микроавтобуса, обернулся. У него были впалые щеки и сладкая, точно прилипшая к губам улыбочка. Дополняли портрет узенькие, наполненные сахарными слезами глаза. Тухломон мгновенно узнал его. Гервег, секретарь Лигула и его ближайшее доверенное лицо.

– А не очень-то ты испугался, комиссионер, – сказал Гервег.

– Не положено нам бояться! Мой папа – любопытство, а моя мама – хамство, – быстро сказал Тухломон.

– Странные у тебя папа и мама. Среднего какого-то рода, – уронил секретарь.

Видя, что с ним вступили в разговор, Тухломон воспрянул духом и задвинул путаную речь, однако секретарь Лигула не дал ему развернуться. Остановив микроавтобус, он взял с соседнего сиденья зеркало в черной раме и направил его на комиссионера.

Тухломон на всякий случай надул щеки, надеясь полюбоваться своим умным и благородным лицом, однако не тут-то было. Стекло осталось пустым. Комиссионер тоскливо вздохнул.

– Он здесь! – негромко сказал кому-то Гервег.

Зеркало вспыхнуло. Тухломон увидел заветный кабинет в главной Канцелярии и Лигула. Начальник Канцелярии быстро писал в толстой бухгалтерской тетради с обтрепанными краями. Похожие тетради рассылались во все резиденции мрака – отчеты упрямый горбун принимал только в них. Дописав до конца страницы, Лигул присыпал буквы песком, чтобы скорее высохли, и неторопливо стряхнул с пера кровавые капли.

– Ваша мрачность! Как я счастлив! – пропел Тухломон.

Лигул сердито вскинул на комиссионера глаза и утонул в бесконечном умилении.

– Что-то последние недели тебя не видно, Тухломоша! В Тартаре не появляешься, не заходишь. Нехорошо. Загордился? – спросил Лигул с печальным укором.